Кавказ в истории России занимает особое положение. События, произошедшие в этом регионе в последние десятилетия, обусловили стремление историков разобраться в специфике русско-кавказских отношений, понять логику процессов, изменений, протекающих в северокавказском регионе в наши дни. История предоставляет наглядный пример тому, что Северный Кавказ требует пристального внимания государства, взвешенных и сбалансированных действий для стабилизации обстановки в таком сложном регионе. Опыт Кавказской войны 1817-1864 гг. предоставляет уникальную возможность поиска точек соприкосновения и взаимодействия с кавказскими народами. Наиболее полезным в этом отношении являются представления непосредственных участников событий тех лет.
Воспоминания русских офицеров обладают хорошей информативностью в описании боевых действий. В них оставлен ценный материал, в котором аккумулирован опыт отношений с кавказскими народами. В тоже время, именно представления военных о Кавказской войне формировали ее образ в русском обществе. В отдельных случаях они оказывали влияние на политику Санкт-Петербурга по отношению к народам Кавказа.
Экономика народов Кавказа представляла натуральный характер. Хозяйство семьи было рассчитано на удовлетворение собственных потребностей. Основными занятиями жителей Северного Кавказа являлись скотоводство и земледелие, причем каждая из этих отраслей хозяйства определялась спецификой региона. Зависимость от природной среды на Кавказе была столь велика, что не только профиль хозяйствования, но и орудия труда, быт и культурные традиции являлись частью этой среды.
Хозяйственное развитие влияло на степень сотрудничества с российскими властями. «Леса хвойные и лиственные – вспоминал генерал Г.И. Филипсон – растут вообще только по долинам и ущельям рек, остальное пространство покрыто густой травою, питающей огромные стада овец, принадлежащих кабардинцам и карачаевцам, которых аулы были за десятки верст за Малкою и в вершинах Кубани. … Между карачаевцами есть немало людей богатых. В мое время говорили, что Крым-шаукал имел до 200 тысяч овец. Их стада постоянно находятся вдали от аулов и зимуют под скалами, в таких ущельях, где они более укрыты от зимней непогоды. … Эти стада служили лучшими заложниками верности карачаевцев».
Аналогичная точка зрения встречается в воспоминаниях А.М. Дондукова-Корсакова: «Население плоскости состояло из кумыцкого племени, имеющего особые отличия от соседних ему чеченцев и шахмальцев. Этот народ, несомненно более образованный среди своих соседей, с давних времен был с нами в сношениях и искал покровительства русских для обеспечения торговых и мирных земледельческих занятий…». В сознании авторов воспоминаний определенно прослеживается мысль, что народы Кавказа, проживающие на равнинах менее воинственны и более всего склонны к сотрудничеству с русскими властями.
Народы Кавказа оценивались по разному военноначальниками русской армии. Генерал А.П. Ермолов в письме М.С. Воронцову от 1817 г. давал следующую оценку положения дел на Кавказе: «Я в стране дикой, непросвещенной, которой бытие, кажется основано на всех родах беспутств и беспорядков». Давая оценку кабардинцам генерал писал: «Никто почти из князей, и лучшие непременно, ни читать, ни писать не умеют. Молодые люди хвастают невежеством, славятся одними разбоями и хищничеством».
Любопытный факт, в воспоминаниях генерала А.П. Ермолова можно встретить упоминание об акушинцах как дружелюбном народе: «Провинция Акушинская имеет жителей не менее пятнадцати тысяч семейств … Земля оной весьма плодородна и обработана с чрезвычайным тщанием, нет малейшего пространства невозделанного; каждого поселянина участок отделен межою. … Отличительные народа свойства есть добронравие и кротость. К воровству нет наклонности ни малейшей, праздность почитается пороком и ободряется трудолюбие». С другой стороны в рапорте Александру I от 1817 года он писал: «Народ дагестанский акушинцы, о коих доносил я прежде, виною всех беспокойств, и так далеко простирается его дерзость, что если вашего величества и не будет высочайшего соизволения на дополнение корпуса, я должен непременно идти для наказания сего народа, и мне, государь, не за себя страшиться надобно будет».
Подобная двойственная оценка объясняется желанием Ермолова внушить Александру I опасения и получить одобрение его предполагаемых действий. В тоже время деление в представлении генерала народов Кавказа на «мирных» и «немирных» условно. «Все владельцы селений чеченских, — пишет Ермолов — расположенных по берегу Терека, именующихся мирными, находились при войсках. Селения сии не менее прочих наполнены были разбойниками, которые участвовали прежде во всех набегах чеченцев на линию. В них собирались хищники и укрывались до того, пока мирные чеченцы, всегда беспрепятственно приезжавшие на линию, высмотрев какую-нибудь оплошность со стороны войск наших, или поселян, могли провождать их к верным успехам».
В целом, во взглядах генерала А.П. Ермолова прослеживается резкое противопоставление «цивилизованного» — европейского порядка, представителем которого он являлся и «варварского». Кавказ представал в глазах генерала краем, где царит беззаконие и дикость. Генерал не замечал хозяйственной и культурной самобытности коренного населения, а видел лишь примитивную государственность. Действительно, большинство русского офицерства, победившего Наполеона и освободившего Европу, чувствовало себя, прежде всего, носителем гражданской цивилизации. А воплощением дикости, политической отсталости, свирепости, не подобающей XIX веку, были кавказские ханства.
Генерал Г.И. Филипсон среди народов Кавказа также выделял «мирных» и «немирных». С его точки зрения некоторые народы Кавказа были очень дружелюбны: «Мне удалось познакомится со многими карачаевцами, и я с любопытством изучал этот добрый и смирный народ». К «немирным он относил черкесов, указывая: «Вообще воровство и разбой, как в древней Спарте, были у черкесов в чести; … Это составляет характеристическую черту черкесов. У всех них была общая ненависть к русским и общая жадность к рублям».
Филипсон, как и Ермолов отмечал особенность поведения «мирных» и «немирных»: «Аул с давнего времени покорен, но очень нередко жители его по одиночке присоединялись к хищническим партиям немирных горцев, участвовали в разбоях, служила вожаками и укрывали хищников. На туземном языке говорилось, что это молодежь шалит. Но эти шалости имели всегда характер трагический и как повторялись почти ежедневно, то в русском населении укоренилась ненависть к так называемым «мирным», и их не без основания считали более вредными, чем племена, находившиеся в явно враждебном к нам отношении».
В отличие от Ермолова Филипсон этот недостаток не рассматривал, как основной. Он в своем восприятии, все таки отделял «немирных» горцев, от «мирных», отмечая устойчивую тенденцию, к усилению позиций последних: «Впрочем, край был очевидно в переходном положении; кубанские ногайцы и абазинцы мало-помалу теряли свою самостоятельность и даже воинственность по мере того как наши действия отодвигали немирные, горские племена далее к западу, от верхних частей Кубани».
Однозначно в оценках русскими военными деятелями кавказских народов преобладает негативная характеристика чеченцев. Алексей Петрович Ермолов указывал: «Ниже по течению Терека живут чеченцы, самые злейшие из разбойников, нападающие на линию. … Чечню можно справедливо назвать гнездом всех разбойников». Даже на исходе Кавказской войны Дмитрий Алексеевич Милютин сообщал: «Хотя вообще масса населения оставалась в повиновении поставленным над нею начальникам округов и наибам, однако ж мелкие разбои не прекращались и сообщения за Сунжею далеко не были так безопасны, как в Дагестане; для проезжавших в большей части Чечни еще считался необходимым конвой».
В тоже время, необходимо отметить, что оценки кавказских народов со временем становятся более взвешенными. Затянувшаяся Кавказская война заставила по-другому посмотреть русских военноначальников на горские народы. Появляются более подробные описания быта и нравов этих народов. К таким повествованиям относятся «Записки» генерала Мелентия Яковлевича Ольшевского, который указывал: «Нет сомнения, что чеченцы составляли самобытный народ. Лучшим этому доказательством служит их язык, содержащий много шипящих и гортанных слов, который резко отличается от языков прочих обитателей Кавказа. Не только письмен, но и азбуки чеченского языка не существует. Все образование чеченца заключается в изустном затвержении текстов корана. … Чеченцы не любят нововведений, а придерживаются старины. … В образе внутреннего управления между чеченцами существует тот же порядок, как они управлялись при своих праотцах. Как тогда, так и теперь, у них не существовало никаких сословных подразделений. Не было ни князей, ни старшин или почетных людей, пользующихся особыми правами и преимуществами, или облеченных властию. Между чеченцами все были равными. Даже между родителями и детьми не сохранялось должной покорности и почтения. Не было должного уважения даже и к умной и опытной старости».
Как видно, отношение в целом у генерала Ольшевского не отличается от позиции генерала Ермолова. Мелентий Яковлевич прямо указывал, что чеченцы «неразвитый и дикий народ». В тоже время, генерал Ольшевский более глубоко вник в изучение нравов чеченцев. Он указывал: «К чести их нужно сказать, что воровства не существует между ними. Кража не только у своего одноаульца, но и соплеменника, почиталась позорною. Если же чеченец совершал такое воровство, то он или делался «абреком» и, скитаясь по лесам, не давал пощады ни своим, ни чужим, или переходил к нам. По этой причине все первоначальные чеченские поселения у наших крепостей состояли по преимуществу из воров, или таких людей, которые спасались от преследования за проступки, противные адату и обычаям».
Главное новшество, которое можно встретить в «Записках» Мелентия Яковлевича, сводится к осмыслению поведения чеченского народа в контексте отношения к нему русских военных. «Чеченцев, как своих врагов, — вспоминал генерал Ольшевский, — мы старались всеми мерами унижать и даже их достоинства обращать в недостатки. Мы их считали народом до крайности непостоянным, легковерным, коварным и вероломным потому, что они не хотели исполнять наших требований, не сообразных с их понятиями, нравами, обычаями и образом жизни. … Чеченцы укорялись нами в коварстве и вероломстве, доходивших до измены. Но имели ли мы право укорять целый народ за такие действия, о которых мы трактовали не со всем чеченским населением, а с десятком чеченцев, не бывших ни представителями, ни депутатами».
Более того, генерал отмечал, что сами же русские власти способствовали к еще большему разложению чеченского народа: «Наконец, посещения чеченцев увеличились и участились, когда узнали, что русские не только их ласково принимают и угощают, но и дают им деньги. Увлекаясь такими корыстными видами, они дошли или, правильнее сказать, мы, соблазняя их деньгами, довели этих детей природы до того, что под опасением смерти они доставляли самые положительные сведения о намерениях своих собратий и были самыми надежными проводниками для наших отрядов, при нападении не только на соседние аулы, но и на те из них, в которых жили их друзья и даже близкие родственники. Может быть, они и не сознавали того, что в таких их действиях скрывалось столь страшное преступление, как измена».
Таким образом, представления о народах Кавказа военных мемуаристов были неполными. Среди авторов воспоминаний не так много людей, которые более глубоко изучали быт и культуру кавказских народов. В этом отношении, нельзя не согласиться с выражением А.М. Дондукова-Корсакова: «В то время Кавказ еще считался для большей части русского общества «terra incognita».
Среди существовавших тогда точек зрения на народы Кавказа, преобладала негативная, отводившая им роль «варваров». Нельзя сказать, что русские военные не выделяли «мирных» представителей среди народов Кавказа, но грань между «мирными» и «немирными» была зыбкая. Со временем, оценки мемуаристами кавказских жителей станут более взвешенными. Поведение горцев будут рассматривать в контексте не только культуры Кавказа, но и под влиянием взаимодействия с русскими народами.
©Ncau.ru
Еще по теме: